Слепок памяти — текст рассказа

Стоим у пластиковой двери с окошком. «Опасно» – горит табличка. Тяну руку к двери, но Гриша вцепляется в меня, будто клещ. Надоел – хочу сбросить его руки, но не получается. Вглядываюсь сквозь стекло. Внутри четыре койки. На всех – люди в кислородных масках. Кожа красная, в ожогах. Юля лежит в углу. Над ней склонился человек непонятного пола в резиновом костюме и респираторе – протирает кожу губкой.

По коридору подходят врачи – их респираторы сдвинуты наверх. Просят отойти. Я шагаю ровно, но Гриша все не отпускает меня, будто я пьяный или вроде того.

Сижу на пластиковом сиденье и смотрю вниз. Света… надеюсь, она не успела ничего почувствовать. Если бы она выжила, если бы только она выжила, то получила бы новое тело. Все, кто выжил, получат. Все, все… но есть загвоздка. Спинной мозг изменяется с возрастом: уменьшается толщина центрального канала, увеличивается масса. К двадцати годам эти параметры стабилизируются, что позволяет пересадить в тело взрослого мозг старика. Но не мозг ребенка. А детских тел… Да, детских тел нет. Слишком мало детей умирает в медицинских фортах, слишком мало родителей завещают их тела правительству.

Слишком мало? Кажется, таких случаев не было вовсе. И точно не было ни одной операции по пересадке мозга ребенка. Но я обязан… обязан прямо сейчас…

Извините. Даже когда я просто вспоминаю об этом, у меня начинается что-то вроде лихорадки.

Мне нужно было поговорить с шефом – главным и самым сильным моим защитником, к которому я мог обратиться лично. Гриша отошел поговорить с врачами, а я по лестнице спустился на первый этаж. Небо за окнами потемнело. Загудели сервомоторы на рамах, и защитные панели стали сходиться. Присев, я распустил резинку на вещмешке. Натянул защитные бахилы до колен, руки просунул в рукава желтого плаща, кончающиеся резиновыми перчатками. Респиратор повесил на шею. Встал, толкнул двумя руками двери и оказался на улице.

Шаг, еще шаг. Толстые резиновые подошвы бахил шаркают по земле. Кроме этого – ни звука. Воздух сгустился, все вокруг съежилось в ожидании дождя.

Выхожу за ворота больницы и наугад поворачиваю направо. Я не знаю, в какой стороне Управление, но мне нужно увидеть Егоренкова. Сверху, издалека, доносится едва слышное жужжание. Запрокидываю голову. Дроны, десятки дронов, будто вороны – вереницы их извиваются и стягиваются к одной точке. Куда-то туда – вперед, за дома. Очевидно, они возвращаются в штаб, чтобы укрыться. Значит, я иду в правильном направлении.

Прямо перед моим лицом падает капля. Поспешно опускаю голову и накидываю капюшон. Тап, тап, тап – новые капли. Одна попадает мне в плечо. В макушку. Снова в плечо. Поднимаю респиратор. Небо проливается кислотой. Кислота течет по моим рукам, по капюшону, по накидке. Даже сквозь респиратор чувствуется запах жженого поролона.

На улице совсем темно. Ни автобуса, ни человека. Смотрю в одну точку, стараясь не потерять направление к штабу.

Слева тормозит машина. Гриша с противокислотным зонтом вылезает наружу и брызгает на меня тугой струей из омывателя. Хватает меня за локоть и толкает в машину. Я говорю что-то, он говорит что-то в ответ, дальше не помню.

* * *

Меня отвезли обратно в Управление. Я пытался объяснить Егоренкову про Юлю и про тело – и сам не заметил, как оказался в кресле в его кабинете. Передо мной стояла чашка с крепким кофе. Шеф сел за стол и начал писать и звонить: одному, другому, третьему, десятому… Я должен был сохранять трезвость рассудка: Светы больше не было, а жизнь Юли зависела от меня. Но сейчас я полностью передал ситуацию в руки шефа, а он употреблял все свое могущество, чтобы помочь. В какой-то момент я едва не задремал. Думаю, сказывалось напряжение. Не знаю.

Я очнулся. Егоренков что-то говорил мне. Детских тел не было: ни просто, ни по очереди, ни для правительственных сотрудников, ни для пострадавших. Но он поставил в курс дела полковника Маркелова – человека, непосредственно распределявшего тела и органы для верхушки страны. Если чем-то можно помочь, то Маркелов это сделает.

На следующий день власти официально объявили, что причиной взрыва на заводе стал теракт. Сепаратисты из желтой зоны хотели остановить реинтеграцию. У них не было сил на равных бороться с армией, и они атаковали исподтишка.

Вечером я перебросился несколькими сообщениями с Гришей. В отделе был аврал: бюджет срочно переписывался. «Агростарту» требовалась новая реконструкция, и ее масштабы только предстояло оценить. Почва и воздух в километровой зоне были заражены химикатами. По улицам поползли поливальные машины, распыляющие дегазирующий раствор.

Я вспомнил, что сообщил шефу полицейский, когда Свету и Юлю только нашли. Юлю спас от смерти полицейский грузовик. А раз так, то, скорее всего, должна остаться видеозапись. На следующий день я отправился к шефу и уговорил его запросить эту запись из полиции: якобы для оценки масштаба повреждений части территории.

Трудно объяснить, почему я хотел это увидеть. Но все-таки попробую. Юля оказалась один на один с чудовищным белым столбом, несущим смерть. Я должен был защищать ее, но меня не было рядом. И единственное, что я мог сделать, это попробовать принять часть этого ужаса через видео.

Между тем состояние пострадавших временно стабилизировалось. Дыхательные пути и легкие какое-то время поглощали отраву. Стремительное разрушение должно было начаться позже. Родственников к пострадавшим не допускали, настолько токсичны были их тела.

Тело Светы в числе прочих сожгли в крематории, а прах развеяли по ветру. Я не поехал на церемонию: мне казалось, что мой долг – сохранить рассудок ради Юли. Сосредоточиться на ней. В эти два дня от Маркелова не было никаких вестей. Шеф твердо ответил, что звонить больше не следует.

В субботу разослали очередную партию слепков памяти. Целая ночь, когда по венам течет раствор, а мозг загружен работой и попросту не может снова пережевывать недавние события… Я вцепился в эту возможность, как в наркотик.

* * *

Обмен памятью – еще одна технология, в значительной степени изменившая мир. Не весь мир, конечно: технология не из дешевых. Но у нас в Городе она используется весьма активно. Постараюсь вкратце объяснить суть.

Мысль нематериальна, но у нее имеется материальный субстрат – согласованные возбуждения нейронов. Эти возбуждения можно считывать. Когда-то для этого использовался инвазивный метод: ученые вскрывали череп животного и подводили чувствительные электроды к его мозгу. Но большая часть важных процессов проходит вблизи коры головного мозга, и в дальнейшем, благодаря повышению чувствительности датчиков, от вскрытия отказались. Электроды теперь подводили к внешней поверхности головы.