Слепок памяти — текст рассказа

Я очень хотел бы рассказать вам правду. Проблема в том, что я больше не знаю, что правда. Не знаю, кто я. Не знаю, что такое «знать».

Говорят, реальность в какой-то степени субъективна – хоть я в это и не верю. Так или иначе, возможно, прочитав этот отчет, люди более умные и разберутся… и поймут, что со мной произошло – куда лучше меня самого. Надеюсь, их рациональная расшифровка будет отличаться от моей – столь ужасной, что в нее трудно поверить.

Наверняка придирчивый исследователь, если таковому попадется на глаза этот текст, найдет в нем массу нестыковок, самоповторов… а то и признаков безумия. К счастью, мне и не нужно скрывать их.

Если я решусь опубликовать отчет, то моя жизнь… или, вернее сказать, жизнь существа, которым я стал, – уже не будет прежней. Странно: я будто разорван на куски и собран как попало… но все равно боюсь.

По керамической створке, прикрывающей мутное пластиковое окно, снаружи барабанят капли. Воздух в комнате спертый. Почти час ночи. В коридоре и у соседей тихо: в Городе принято ложиться рано. Наша комната на третьем этаже – он сейчас последний из жилых. Пятого этажа практически не существует. Кислота пожрала его, оставив руины. Она просачивается и на четвертый. Вход туда закрыт, а на полу – защитные пластины. Каждый месяц команда дезинфекции в оранжевых резиновых плащах и респираторах поднимается туда и обрабатывает их химстойким раствором.

Когда нам только дали эту комнату, я не мог спать. Мне мерещилось, как кислота прогрызает потолок, и ее капля падает на лицо спящей Юле. Я даже соорудил над ее кроваткой второй уровень потолка – из обычной фанеры, обработанной защитным аэрозолем. Каждый день я добросовестно проверял потолки и фанеру, ожидая увидеть черные пятна.

Но я отвлекся. У меня все-таки не поток мыслей, а отчет. И ему не суждено быть уничтоженным – в этом плюс нашей цифровой эры. Я отправлю его в сеть: оп и все. Мой коммуникатор можно растворить в кислоте, как и мое тело. Но текст станет призраком в тысяче воплощений. Призракам не страшно преследование, нападение. От этого они становятся лишь могущественнее. А хиреют от другого – от невнимания и забвения. Призрак не имеет силы, если в него не верят.

Мне хочется протянуть руки и кричать: поверьте! Увидьте моими глазами! Узнайте! Но я взрослый человек… понимаю, что такие крики бесполезны. Они могут вызвать лишь раздражение, смущение и желание поскорее отвернуться. Так что остается просто писать.

* * *

Меня зовут Глеб Мещеряков. Я работаю в отделе финансов городского Управления, занимаюсь оборонным бюджетом. Отсюда следует и уровень доступа «гамма», и обязанность весьма подробно разбираться в военных вопросах.

Управление финансами расположено на минус четвертом этаже главного правительственного бункера. Воздух здесь стерильный из-за замкнутой системы вентиляции. Восьмого сентября 2076 года, во вторник, был последний день подготовки рекомендаций по бюджету на следующий год. Документы были почти готовы, и мы вносили финальные правки.

В 2077-ом власти планировали построить восемь новых медицинских фортов – а значит, на неопределенный срок откладывалась деконсервация двух станций метро. Не будут переселены под землю несколько десятков общежитий, включая наше. Надо будет проверить доску над Юлиной кроватью.

Юле уже двенадцать. Пожалуй, только благодаря ей я точно уверен, что существую – или, по крайней мере, существовал. Как из инвариантности скорости света выводится теория относительности, так из непреложности существования Юли можно вывести реальность меня. Я – не призрак.

Жена не раз выговаривала мне, что я чрезмерно восхищаюсь дочкой. Для меня это звучит как шутка, потому что Юлей нельзя не восхищаться. Маленькая и юркая, со светлыми волосиками и внимательными зелеными глазами. Уже в три года она читала по слогам, а в четыре я поймал ее, когда она с помощью пирамиды из стульев лезла к электронной книге, которую Света оставила на стеллаже. Книгу я ей, конечно, выдал, но попросил больше не устраивать акробатических шоу.

Не помогло. Когда Юле было девять, Свете пришлось натерпеться страха. Стоял солнечный день после дезинфекции, мы открыли панели на окнах, и Света вдруг больно схватила меня за руку. Юля лазала по руинам многоуровневой заправки. Вскарабкалась по пожарной лестнице, верхнюю секцию которой начисто сожрала ржавчина, и юркнула в чердачное окошко. Мы побежали на улицу.

Когда Юля вылезла наружу – уже из окна первого этажа, – мне стоило большого труда удержать Свету, чтобы она не надавала дочери оплеух. А Юля изумленно распахнула глаза и показывала нам ручки в резиновых перчатках: вот же, надела, как просили.

Меня самого родители никогда не били. Но, по правде говоря, мне и без того хватало страхов. Я боялся, когда они ругались. Когда кто-то обзывался или задирал во дворе. Потом – когда стреляли. Мама рассказывала, что вплоть до пяти лет, слыша стрельбу, я забивался в угол и прятал голову в коленки.

Теперь, слушая эти истории, я обычно посмеиваюсь, но на самом-то деле все прекрасно помню. И помню, как меня успокаивал отец. Садился рядом на корточки, неловко гладил по голове. «Ну ладно! Давай, иди сюда». Брал под мышки и поднимал.

А еще я помню, как мама однажды сказала отцу, что тот вырастит из сына такого же мямлю, как он сам.

Отец не дожил до победы общества над смертью, а вот мать несколько лет назад получила-таки новое тело – по социальной программе. Тело было не из лучших: женщина лет тридцати, рыжая и немного косолапая. Но мама была счастлива. Теперь она – рыжая и немного косолапая – жила с каким-то мужиком в южном округе.

Так вырос ли я мямлей? Не знаю… Если у меня хватит смелости опубликовать отчет – то, наверное, нет.

Приношу свои извинения: рефлексия тут неуместна. Независимо от того, изменит ли этот документ хоть что-то или потонет в мутным омуте информации, моя задача – сохранять трезвость и придерживаться фактов. То есть просто старательно выполнять свою работу.

Я понял, что должен учитывать еще одну возможность. Да, здесь, в Городе, меня поймет каждый. Но ведь теоретически мой отчет может попасть к кому-то за Стеной и даже за границей… Как бы мала ни была вероятность, я не имею права ее отбрасывать. Напротив, я должен приложить все усилия, чтобы текст разошелся как можно шире и был понятен каждому.

Так что я вношу пояснения. Благо, я, как правительственный сотрудник, принял десятки слепков памяти. В голове у меня – море информации. Порой – слишком специализированной. Если вы житель зеленой зоны, а в особенности, экономист, – то, прошу, пролистайте.