Всю следующую неделю в Хомутове было людно, как никогда. Милиция и следователи из Москвы, спасатели на лодках и водолазы. Егор понемногу приходил в себя и даже рассказал, что произошло, но история его была как две капли воды похожа на предыдущую – про Сашку.
Все местные участвовали в поисках детей – все, но не Глеб Палыч. Он по-прежнему заливал в себя водку, валяясь в доме или во дворе. Асю в деревне теперь не замечали – в лучшем случае. В худшем могли и буркнуть что-то под нос. А то и крикнуть вслед. Не в пример домыслам, на которые раньше никто не обращал внимания, деревенские теперь открыто называли Егора убийцей.
Раньше ему сочувствовали. Теперь он вызывал ненависть. Пока всё не уляжется, Ася решила, что сыну лучше побыть дома и не ходить в школу. А там… там только и разговоров было, что о нём. Дети хотели отомстить. Чёрная злоба копилась в них, не находя выхода и не усмиряемая взрослыми: учителя слышали многочисленные планы мести, которые придумывали школьники, но делали вид, что не слышат. Три семьи лишились детей, а если собрать всех их друзей и родственников – аккурат получалось всё Трифоново с Хомутовым заодно…
Через три дня после того, как из Хомутова ни с чем уехали спасатели, ночью, дом Поповых вспыхнул. Сначала он загорелся с одного угла, у которого Палыч держал дрова и сено. Огонь неуверенно потрескивал на дровах и досках, а затем, осмелев, побежал по резным карнизам. Вспузырилась краска на стенах, мелко задребезжали стёкла. Но Поповы не слышали этого. Егор спал на чердаке, Ася в гостиной внизу, а Глеб – в кресле в глубине дома.
Глеб вчера напился, да и к тому же ему снился сон. Здесь, во сне, он чувствовал он себя неважно: запыхался, и надо было отдыхать, отсыпаться. Но мешали на краю сознания крики, почему-то Мишины: «Палыч! Ася! Пожар! Пожар!» Голова гудела. Но надо, надо… а то произойдёт несчастье.
Открыв глаза, Глеб тут же непроизвольно закрыл их: глазные яблоки защипало от едкого дыма. В следующую секунду он сам заорал «Пожар!!!» и бросился в гостиную.
* * *
Дом полыхал уже целиком, трещал, пожираемый пламенем. Отсветы играли на стенах сарая, на заборе, кустах и лицах людей, столпившихся вокруг. Лица казались тёмными, незнакомыми. На полянке перед домом, там, где уже ослабевал жар, сидели трое. Вернее, Ася лежала на коленях у Глеба. И он, и она казались необычайно спокойными. Она – потому что не дышала. А он – бог его знает почему. Егор же скрючился на земле чуть поодаль, зажмурив глаза и закрыв руками уши.
Долгое время никто из толпы не приближался к Поповым, лишь подходили новые люди, пополняя это молчаливое племя. Никто и не пытался тушить пожар. Минула четверть часа, прежде чем через толпу протолкалась Женька. Она подбежала к Асе и принялась прощупывать пульс. Глеб аккуратно положил голову жены на траву и хотел встать, но Егор, до этого, казалось, не замечавший ничего вокруг, внезапно вскочил и подбежал к отцу. Обхватив его руками за голову, он начал что-то шептать ему в ухо. Затем отстранился, смотря в глаза. Мгновение-другое Глеб ничего не говорил, а затем встал, и руки ребёнка сами собой соскользнули с его шеи.
Глеб двинулся к людям.
– Кто?
Ответом было молчание. Люди опускали глаза.
– КТО?
Секунда… другая, третья… Голос подал дядя Миша:
– Эти подонки Асю убили, – тихо сказал он. А затем громче: – А вы скрывать их хотите? Так, что ли?!
Тишина, до этого бывшая мёртвой, никакой, несуществующей, теперь вдруг сгустилась. Вокруг были не люди, а толпа – одно тёмное существо, на загривке которого медленно поднималась шерсть.
– Коновалов заводила! – крикнул Миша. – И плевать мне!.. Марченко! Столешниковы!.. Смирнов!
Глеб молча кивнул и двинулся обратно к дому. В этот момент балка с треском переломилась, и крыша обрушилась внутрь, выбросив в небо сноп пламени. Толпа попятилась. От стенки сарая, стоявшего поодаль, шёл пар: дождь, пропитавший доски, испарялся. Не обращая внимания на жар, лизавший лицо, Глеб толкнул плечом дверь сарая. Немногие знали, что именно там, под полом, прикрытый деревянным люком, лежал в земле сейф. Через несколько минут Глеб вновь показался на пороге. В руках у него был карабин.
Толпа нерешительно попятилась, а потом люди начали разбегаться. Серёга Коновалов, парнишка девятнадцати лет, улепётывал по дороге, взметая грязь сапогами. Пуля настигла его, когда он уже почти добежал до дома бабы Наташи – а это добрых тридцать метров… Побоище, последовавшее следом, навсегда запомнилось тем, кому довелось его пережить. Глеб Палыч не трогал непричастных, но стрелял во всех, кого назвал дядя Миша, и в тех, кто пытался их защитить. Кто-то прятался по подвалам, кто-то бежал в лес или в топи. Отстрелявшись, Глеб бросил ружьё и сам ушёл в сторону болот.
Когда наконец приехали автоматчики из Ижевска, а уж с ними – пожарные и врачи, которые до этого боялись приближаться к Хомутову, всё было кончено. Глеб сгинул в топях – вместе с Гришей, механиком, и Семёном Марченко.
Хомутову так и не удалось оправиться после того дня. Все, кто мог, уехали к родственникам, а те, у кото родственников не было – уехали просто. Даже баба Наташа – и та умудрилась перебраться, хоть и до Трифонова всего. Менты искали родственников Егора и неожиданно для всех нашли – какую-то тётку под Тверью. Она и впрямь приехала, чтобы забрать пацана, но тот отчего-то ни в какую не хотел уезжать и даже истерику устроил. Тётка почесала в затылке, но поселилась «на время» в Хомутове. Дом Поповых так и стоял – сгоревший, залитый пеной, но дядя Миша им свой одолжил – а сам перекрестился да уехал.
3
Дед переводит взгляд в окно. Мерзкий дождь снова барабанит, чёрт бы его побрал… Некоторое время жду продолжения, но молчание лишь наматывает свои щупальца вокруг дома. Хочется сбросить их.
– Ну, так что? Что стало с Егором?
– А, ну… Тёть Лида умерла в 99-м. К тому времени тут уж никого не осталось почти…
– А Егор?
– Ну а что? Я вот… с вами сижу, чаи гоняю.
Опускаю глаза в блокнот. Переворачиваю страницу назад… ещё одну и ещё. «Имя – …». Дед не назвался. Внезапно ощущаю тошноту.
– Так это вы?.. Вы заманивали людей в болото?
Некоторое время дед молчит. Затем прихлёбывает чай.
– Ничего-то ты не понял, Лёнька. Разве что Сашку… это… попугать хотелось. Очень уж обидно было… ну, как отец меня колотил. И поднялось… ну да, поднялось во мне это зло. И отпустить сложно было. Да только не сделал я ничего… Возвращаться хотел, уж слишком далеко мы забрались. Сашка сам оступился.